Если в литературе деньги зачастую являются полноправным действующим лицом сюжета, то в мировой живописи подобные "герои" встречаются довольно редко. И дело не в том, что денежные знаки - это объект, как бы недостойный вдохновенной кисти художника, а в их удивительной способности "перетягивать одеяло" в любом контексте исключительно на собственную персону. Даже изображенные на заднем плане и в тени, в виде незатейливого атрибута профессиональной деятельности или второстепенного элемента "делового" натюрморта, монеты и купюры незамедлительно превращаются (иногда помимо воли автора) в смысловой центр композиции. Более того, из скромной роли знака они неудержимо рвутся к роли символа человеческих отношений. И проблема для художника - видимо, не в том, чтобы сдержать спонтанный порыв, а избежать при этом дидактики и нравоучительного тона (что, как известно, снижает эстетические достоинства произведения). Оттого и ценны для культуры те немногие шедевры, в которых тема денег решена на уровне подлинно художественной образности.
Когда примерно 500 лет тому назад, нидерландскому художнику Квентину Массейсу (1466-1530) супружеская чета антверпенских менял заказала свой портрет, тот принялся за дело с большим вдохновением. Тема казалась новой, свежей и сулила неплохое вознаграждение. Нужно заметить, что в XVII веке Нидерланды достигли замечательных успехов. Страна быстро богатела, набирало темпы мануфактурное производство, бурно протекал процесс первоначального накопления капитала. Основные торговые пути после открытия Америки стали проходить уже не по Средиземному морю, а через Атлантический океан, в Нидерланды. Антверпен преображался в торговый центр мирового значения и профессия менялы здесь утверждается как одна из самых распространенных и достаточно престижных. Менялы знали до тонкостей все пересчеты, могли сразу определить, какая монета и какого государства лежит перед ними и сколько монет другого города можно за нее выдать (при этом пользовались, как сообщали хроники, сразу четырьмя чувствами: зрением, осязанием, обонянием и слухом). Своим опытным глазом меняла безошибочно выделял в груде монет фальшивую, а в трудных случаях обращался к популярному в те времена справочнику итальянского финансиста и купца Балдуччо Пеголотти "Практика торговли", где были подробно описаны монетные системы европейских городов и составлены длинные сложные переводы одних денежных единиц в другие. Менялы были образованы: владели несколькими языками, знали географию, историю, а о вычислениях и говорить не приходится - ведь малейшая ошибка грозила серьезными убытками. Массейс предвкушал интересную творческую задачу: можно было подчеркнуть интеллектуальные характеристики своих моделей, их причастность к новым веяниям времени, показать в процессе работы и в окружении специфических атрибутов профессии. Но одно дело - замысел, и совсем другое - его воплощение:
Творчество Массейна - яркий пример столкновения традиций средневековой живописи с новым мышлением эпохи Возрождения. И что существенно, именно изображение денег помогло художнику преодолеть противоречия. Скованный канонами церковной живописи, живописец по привычке придает своим героям облик возвышенной непорочности и примерного целомудрия. Ни дать, ни взять - перед нами два воркующих голубка. Одухотворенный важностью момента, меняла, сосредоточенно поджав сухие губы, взвешивает на весах монеты; его "половина" на миг отвлеклась от чтения молитвенника и умиленно наблюдает за "священнодействием" супруга. Кажется, что время навеки остановилось в этих размеренных движениях и благочестиво застывших лицах. Еще немного - и автор переступил бы границы жанра, т.е. превратил бы светский портрет в икону, достойную алтаря: Но взгляните на руки менял: их длинные "паучьи" пальцы безошибочно выдают мелочно-хищную натуру и алчность, скрытую под личиной святости. Менее всего, художник, пишущий заказной портрет, стремился к сатире и пафосному обличению пороков - за него это сделали деньги, мгновенно высветившие отношение к себе всех участвующих лиц - и менял, и художника, и, конечно, зрителя.
Когда другому нидерландскому художнику, современнику Массейса, Маринусу ван Роймерсвалле (1490-1567), чета сборщиков податей заказала свой парадный портрет, его радости не было предела. Живописцу был обещан высокий гонорар и знакомство с представителями своей профессии, жаждущими увековечить собственные персоны. Супруги-сборщики облачились в "пасхальные" наряды и высказали пожелание запечатлеть их за конторским столом среди документов и россыпи серебреных даалеров. Но чем более старался художник, тем быстрее убывал его энтузиазм. Во-первых, престарелая супруга потребовала "омолодить" ее лет на двадцать. Она без конца препиралась с мужем за место на первом плане; каждый раз являлась на сеанс в новом чепце и в конечном итоге обвинила Маринуса в краже золотых монет со стола. Возмущенный и обиженный он отказался от заказа, а дома дал волю своему гневу. "Мадам" была превращена им в гадкого старца, с физиономией, искаженной гримасой подозрительности и хитрости, с тем выражением, которое ясно говорит: "ходят тут всякие, как бы чего не пропало". Его руки скрючены привычкой подгребать к себе деньги, а корявый палец, указующий в книгу переписи, как бы предсказывает зрителю неминуемую кару. Картину увидели друзья художника, долго потешались над карикатурными типажами, а один из них тут же выложил за нее довольно круглую сумму. Со всех сторон на автора посыпались заказы: многие, потерпевшие от козней сборщиков налогов, пожелали украсить свой дом такой же забавной и поучительной картиной. Тем более что в это время стали повсеместно распространяться книги Эразма Роттердамского, проникнутые единой иронией и сарказмом. Творчество Роймерсвале стало необыкновенно популярным и рыночные варианты "сребролюбцев" пеклись в его мастерской со скоростью пирожков. Но вот парадокс: то, что живописец обличал так праведно и так искренне, вскоре обернулось для него безликостью массового тиража и растратой таланта на те же звонкие даалеры. Знаменательный факт: истощив свое дарование в бесконечных "перепевах", Маринус вдруг ударился в политику. В 1566 году, художник, живя в Миддельбурге, возглавил движение протестантов-иконоборцев. Впереди разъяренной толпы врывался этот седобородый семидесятилетний старец в церкви, соборы и монастыри и призывал к уничтожению церковного убранства и "погрязших во грехе" священнослужителей. После подавления "бунта еретиков" он был приговорен к публичному покаянию и изгнан из города. Свои дни художник доживал в глубокой нищете.
Когда в это же время, но уже в Италии, у великого Тициана (1476-1576) возник замысел известной картины "Динарий Кесаря", монета в центре композиции должна была изначально служить емким символом, образным водоразделом между добром и злом, между миром материальным и миром духовным. И тема "искушения деньгами" четко высветила эту невидимую, тонкую грань, на которой обречена все время балансировать человеческая натура (вспомним, что именно в эпоху Возрождения рождается сакраментальный вопрос всего Нового времени: "быть или не быть?"). По евангельскому сюжету, священнослужитель-фарисей спрашивает Христа, кому следует платить подать - римскому императору, которому подвластна Иудея, или ему, Христу, назвавшему себя царем Иудейским. Христос ответил: "Отдайте Кесарю кесарево, а Богу-божье". Христос в картине Тициана - олицетворение нравственного благородства, фарисей - низости и коварства. Назидательный смысл в полотне отсутствует. Одухотворенный образ Спасителя - это, прежде всего идеал гармонически прекрасного человека, честного, мудрого и неподкупного, о котором мечтала эпоха Ренессанса. И, пожалуй, "Динарий Кесаря" - единственный пример в истории живописи, где энергетика денег так очевидно и так бесспорно пасует рядом с божественной силой духа.